III. The concept of sexuality (CS): Medieval Discourse on Sex

In the first volume (The Will to Knowledge) of his monumental work The History of Sexuality Michel Foucault takes the epoch of the Middle Ages as a point of reference. It is from here that he commences his description of the winding path that the notion of sexuality has taken. He also gives a brief mention of the Antiquity thus as if unveiling the second volume, The Use of Pleasure.

First of all, Foucault refutes a stereotyped view of sexual life to have been completely and totally suppressed by the Medieval Church. The church indeed regulated certain issues in the sphere of sex and outlined the “zone of sinfulness”, that is, the list of that impermissible, but things were not all that simple as they seem at first glance.

We would add for ourselves that further understanding of the article requires accounting for the following fact: the Medieval Church was dealing with yesterday’s barbarians and descendants of the barbarians. Correspondingly, the behavioral norms and regulations that were propagated and spread by the church served — at least for a while — as a reasonable mechanism of social life regulation.

Intratribal social norms that were inherent in, for instance, Germanic tribes prior to their invasion of the Roman Empire and settlement throughout the territory of Europe, were ruined. The same was also preconditioned by disintegration of traditional social setup after its meeting with a more advanced ancient culture. In the early medieval period the church as an institution had to deal with people whose everyday behavior was even more “savage” and uncontrollable than that of their barbarian ancestors. And it had to fulfil the task of behavioral standards embedding.

That is why strict concepts of ecclesiastic morality were first of all aimed at legal, statutory regulation of relations between people. To put it simple, the church was to the best of its ability trying to impregnate public consciousness with an idea that killing, robbing and raping each other at any opportunity was not a nice thing to do.

Generally speaking, treating sex as a totally natural process was an intrinsic feature of the European Middle Ages. This is evident from Francois Rabelais’ Gargantua and Pantagruel that was written at the turn of the Renaissance. Rabelais’ books are eloquent of that time’s attitude to the subject of sex: the undisguised, naturalistic attitude that was totally accepted at the “mundane level” notwithstanding the opinion of the church that considered “carnal” to be “sinful”. Moreover, the idea of opposing sin and sanctity was rather rudely jeered at. The aforesaid is illustrated by the following abstract from the novel dedicated to the idea of making city walls by using female genitals:

-… if the gentlemen of the town will be pleased to give me a good rough cup of wine, I will show them a pretty, strange, and new way, how they may build them good cheap.

- How? said Pantagruel.

- Do not speak of it then, answered Panurge, and I will tell it you. I see that the sine quo nons, kallibistris, or contrapunctums of the women of this country are better cheap than stones. Of them should the walls be built, ranging them in good symmetry by the rules of architecture, and placing the largest in the first ranks, then sloping downwards ridge-wise, like the back of an ass. The middle-sized ones must be ranked next, and last of all the least and smallest… What devil were able to overthrow such walls?… Furthermore, no thunderbolt or lightning would fall upon it. For why? They are all either blest or consecrated.

Obviously one must not underestimate the significance of medieval religious control over sexual life. The church mandated the morality which guidelines and principles were of compulsory character. Their fulfilment was supervised both by external censorship — that of religious institutions proper and public opinion (so that the consequences of moral dogmas breach could be very severe), and the ensure coming from within: religiosity as super-ego used to admonish and punish for offences, just like an “inner judge” does.

We can also represent with certainty that it was Christian Catholic morality that has passed down to us the tradition of subordinating sexual life to some ethical dogmas. Though Orthodoxy also appears to continue impregnating public brain with its spiritual tenets and other transcendental pliers.

The countries of Europe have been for centuries living within the framework of numerous Christian paradigms that though being — or seeming — manifold in their views on faith have manifested surprising unanimity in sexual aspect, with only the degree of pressure and control that differed. And actually it was Christianity that changed the stance on two principle aspects of treating sexuality.

First, Christianity shifted the ranking position of sexual act having placed it to the very bottom of the scale of values by reason of this act being carnal — and therefore sinful, because human body is a “vessels of sin” in that one’s soul languishes.

Second, such aggressive rejection of the body principle left no place for any pleasure from the process. A virtuous Christian was not even concerned with the question of whether he gets pleasure or not.

However Foucault also highlights a principle tendency of that time that triggered off the emergence of sexuality in its modern sense. Namely: in the scope of public life it was confession that was now gaining more importance as a mechanism of acknowledgement of one’s sexual life.

From that time on people were supposed to talk about sex at certain intervals. For this purpose they drew up special questionnaires that clergy used for obtaining details about sexual life of their congregation. Sexual relations of a married couple were determined by rules and recommendations. They were marital relations that one was to tell about at confession first of all. And they were details about marriage that they were interested in more than anything else.

Until late XVIII century Christian pastorship was keeping records on marital relations by the following aspects:

‘the marital obligation, the ability to fulfil it, the manner in which one complied with it, the requirements and violences that accompanied it, the useless or unwarranted caresses for which it was a pretext, its fecundity or the way one went about making it sterile, the moments when one demanded it (dangerous periods of pregnancy of breast-feeding, forbidden times of Lent or abstinence), its frequency or infrequency, and so on. It was this domain that was especially saturated with prescriptions.

All those books and films of our days that describe fifty shades of promiscuity imitation are just fairy-tales for kids if compared to the instructions the pastor was giving to his parishioners in catholic temples. By the abundance of there contained pornographic specifics the detailed physiological guidelines present in religious treatises and dealing with time, place, appropriate poses, due caresses, proper beginning and proper finishing by long odds outrun modern novels dedicated to sex. To this extent an old joke telling that it is only in porn movies that “God” is mentioned even more often than in church seems to be not without foundation☺.

The fact that marital relations even when having failed were still to showcase and “confirm” themselves to a witness speaks well enough for the epoch. Meanwhile the attitude to “out of wedlock” sex was much less regulated and in fact was not paid much attention to: coming back to an example from the first article that illustrates the notion of episteme one can note the Medieval society’ complete indifference to sexuality of a younger generation.

The most significant issue here is the rule that was established as a benchmark for every Christian: confessing all sinful deeds and thus turning every sexual desire into confessional discourse on sex.

Foucault writes that “Christian pastoral prescribed as a fundamental duty the task of passing everything having to do with sex through the endless mill of speech”. It means there was an institutional incentive on the part of the church to speak about sex, to talk about it again and again.

The range of the issues admitted in the course of confession was constantly expanding. It entailed continuous accumulation of sex description details and resulted in constant polishing of sex-describing language. And finally confession made sex speak “first-hand”.

The Christian church inducement to generation of sex discourse by means of confession promoted the emergence of the category “sex” in and of itself, it being rather close to that modern one: a combination of sexual transaction with moral and religious rules about the proper object and the due way that this transaction should be performed with and in.

In our next article we shall proceed with talking about genesis of sexuality concept in the context of confession and about the way religious discourse on sex was in the course of Modern Age’ industrial era changed for scientific discourse in thatvsexuality has been conceptualized in terms of biopolitics.

Project navigation:
I. New project — The concept of sexuality (CS): genesis and transformation // Новый проект — Концепция сексуальности (КС): генезис и трансформация.
II. The concept of sexuality (CS): Michel Foucault. Philosophy of sex and knowledge. //Концепция сексуальности (КС): Мишель Фуко. Философия секса и знания.

В первом томе («Воля к знанию») своего монументального труда «История сексуальности», Мишель Фуко берет за точку отчета эпоху Средневековья. Отсюда он принимается описывать тот извилистый путь, что прошло понятие «сексуальность». Там же он вкратце упоминает об Античности, как бы анонсировав тем самым второй том, «Использование удовольствий».

Прежде всего, Фуко опровергает расхожий штамп о том, что церковь в Средневековье полностью и тотально подавляла и ограничивала сексуальную жизнь. Да, действительно, она регламентировала определенные предписания в сфере секса и очерчивала «зону греховности», то есть список недозволенного, но все было не так просто, как кажется на первый взгляд.

От себя добавим, что для понимания дальнейшего содержания статьи, нужно принять во внимание следующий факт: средневековая церковь имела дело со вчерашними варварами и потомками варваров. Соответственно, нормы и правила поведения, проповедуемые и насаждаемые церковью, были, по крайней мере, какое-то время, разумным механизмом регуляции общественной жизни.

Внутриплеменные социальные нормы, что были присущи, например, древнегерманским племенам до их вторжения в Римскую империю и расселения по территории Европы, были разрушены. Причины были и в распаде традиционного общественного уклада при столкновении с более развитой античной культурой. Церкви, как институции, в раннем средневековье приходилось иметь дело с людьми, чье повседневное поведение являлось еще более «диким» и неуправляемым, чем у их варварских предков. И ее задачей было внедрение поведенческих нормативов.

Поэтому строгие концепции церковной морали сначала имели целью прежде всего юридическое, правовое регулирование отношений между людьми. Проще говоря, церковь по мере сил пыталась внедрить в общественное сознание идею о том, что убивать, грабить и насиловать друг друга при всякой удобной возможности — не очень хорошо.

А вообще, отношение к сексу как к совершенно естественному процессу, было совершенно присуще европейскому Средневековью. Свидетельством тому может служить написанное уже на рубеже Ренессанса произведение Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Книги Рабле красноречиво свидетельствуют об отношении к теме секса в то время. Отношении откровенном, натуралистичном и полностью принимаемом на «бытовом уровне», невзирая на мнение церкви о «плотском», как о греховном. Более того, над идеей противопоставления греха и святости достаточно жестко «стебались». Этот отрывок из романа, посвященный идее строительства городских стен из женских половых органов, можно привести в качестве иллюстрации вышесказанного:

«– Пусть только отцы города выставят мне вина, а уж я научу их самоновейшему и весьма дешевому способу воздвигать стены.

– Какому же это? — спросил Пантагрюэль.

– Вам я его открою, — сказал Панург, — только никому про это ни слова. По моим наблюдениям, главные женские приманки здесь дешевле камней. Вот из них-то и надобно строить стены: сперва расставить эти приманки по всем правилам архитектурной симметрии, — какие побольше, те в самый низ, потом, слегка наклонно, средние, сверху самые маленькие. Какой же черт разрушит такие стены? И молния-то в них никогда не ударит. А почему? А потому что они священны и благословенны».

Разумеется, нельзя недооценивать значимость религиозного контроля над сексуальной жизнью в средневековье. Церковь возвела в обязательный принцип такую мораль, наставления которой имели принудительный характер. За их выполнением следила как цензура внешняя — сами религиозные институты и общественное мнение (и последствия нарушения моральных догматов могли быть самыми серьезными), так и цензура внутренняя — религиозность, как суперэго, наставляла и наказывала за проступки как «внутренний судья».

Также мы с определенностью можем утверждать, что обычай подчинять неким этическим догматам сексуальную жизнь достался нам по наследству от христианской католической морали. Да и православие, также, судя по всему, до сих пор инсталлирует в мозги населения свои духовные скрепы и прочие трансцендентные пассатижи.

На протяжении многих столетий европейские страны жили в рамках множественных христианских парадигм, которые, при всей настоящей или кажущейся разности во взглядах на вероучение, в вопросах секса проявляли удивительное единодушие — разнился лишь градус давления и контроля.

Собственно, христианство изменило отношение к двум основным аспектам отношения к сексуальности.

Во-первых, христианство сдвинуло половой акт по шкале ценностей радикально вниз, как действие плотское, а следовательно — греховное, поскольку тело человека — это «сосуд греха», в котором томится душа.

Во-вторых, при таком активном неприятии телесного начала, речь уже не могла идти ни о каком удовольствии от процесса. Для добродетельного христианина даже вопрос так не стоял — получает он удовольствие или нет.

Однако Фуко указывает также на чрезвычайно важную тенденцию того времени, которая стала началом истории появления сексуальности в ее нынешнем понимании. А именно: в общественной жизни приобретает все большее значение исповедь как механизм признания о своей сексуальной жизни.

Теперь о сексе полагалось говорить с определенной периодичностью. Для этого были составлены специальные вопросники, которые служители церкви использовали для получения подробных сведений о сексуальной жизни прихожан. Сексуальные отношения супругов определялись правилами и наставлениями. Именно о брачных отношениях говорилось на исповеди в первую очередь. И именно о браке, более, чем о чем-либо другом, требовали детальных признаний.

До конца XVIII века христианское пастырство фиксировало брачные отношения в следующих моментах:

«супружеский долг, способность его исполнять, способ, которым за ним наблюдали, требования и насильственные меры, которыми его сопровождали, бесполезные или неподобающие ласки, для которых он выступал предлогом, его продуктивность и способ, которым брались сделать его стерильным, моменты, когда в этом нуждались (опасные периоды беременности и кормления грудью, запретное время поста или воздержаний), его частота и его редкость, — именно это и регулировалось предписаниями».

Все эти современные книги и фильмы, описывающие пятьдесят оттенков имитации распущенности — просто детские сказки рядом с теми наставлениями, что пастор сообщал своим прихожанам в католических храмах. Религиозные трактаты содержали в себе столько конкретных физиологических указаний относительно времени, места, подобающих поз, подобающих ласк, правильного начала и правильного завершения, что по обилию порнографических подробностей далеко опережают современные романы, посвященные теме секса. В этом смысле старая шутка о том, что чаще, чем в церкви, слово «Бог» употребляется только в порно, не лишена оснований☺

В достаточной степени характеризует данную эпоху то, что оказавшись несостоятельными, брачные отношения должны были себя демонстрировать и «доказывать» перед свидетелем. В то же время, отношение к сексу вне брака было гораздо менее регулируемым, и ему, по сути, не уделялось много внимания: возвращаясь к изложенному в первой статье примеру, иллюстрирующему понятие эпистемы, можно отметить полное безразличие средневекового общества к сексуальности молодого поколения.

Самым важным здесь является то, что как идеал для каждого христианина было установлено правило: признаваться в греховных поступках, превращая любое свое сексуальное желание в исповедальный дискурс о сексе.

Фуко пишет, что «христианское пастырство установило в качестве долга задачу пропускать все, что имеет отношение к сексу, через бесконечную мельницу речи». Это значит, что существовало институциональное побуждение со стороны церкви к тому, чтобы говорить о сексе, и говорить все больше и больше.

Сфера того, о чем делаются признания на исповеди, беспрерывно расширяется. Следствием этого было бесконечное накопление деталей описания секса. Как следствие — язык описания секса постоянно оттачивался. Исповедь, в итоге, заставила заговорить сам секс.

Побуждение христианской церкви, через исповедь, к производству дискурса о сексе, привело к появлению самой категории «секс», уже достаточно близкой современной: как соединение полового акта и морально-религиозных правил о том, с кем и каким образом этот половой акт можно осуществлять.

В следующей статье мы продолжим говорить о развитии концепции сексуальности в контексте исповеди, а также о том, как религиозный дискурс о сексе в индустриальную эпоху Нового времени был сменен на дискурс научный, в котором сексуальность осмысляется в терминах биополитики.

Навигация по проекту:
I. New project — The concept of sexuality (CS): genesis and transformation // Новый проект — Концепция сексуальности (КС): генезис и трансформация.
II. The concept of sexuality (CS): Michel Foucault. Philosophy of sex and knowledge. //Концепция сексуальности (КС): Мишель Фуко. Философия секса и знания.